О`Санчес - Ремесло государя

– Никак нет, Ваше Величество, служба на первом месте.

На этом император и прервал с приближенным разговор по душам. Конечно, врет, семья ему важнее и государственной службы, и самого государя, но это делу не помеха. Такому – доверять можно… В четко очерченных границах, с оглядкой, конечно же, но – можно. И сие очень и очень полезно для государева ремесла.

– Представляешь, Мурги… Раньше для меня так было: что есть вино, что нет его, а нынче как вечер – так жду не дождусь первого кубка. Что на это скажешь?

– Думаю, что Вашему Величеству сие не во вред.

– А почему ты считаешь, что не во вред? Вдруг я прогорклым пьяницей стал, незаметно для себя?

Писарь Мурги осторожно осклабился и приготовился возражать, ибо здесь с Его Величеством соглашаться ни в коем случае не следовало.

– Если бы Ваше Величество дозволили мне слово молвить, не обинуясь ничем, кроме желания принести правду моему повелителю…

– Молви, правду я уважаю, а приятную мне – так и люблю. А за ложь… За ложь наказываю, и чем она слаще, тем горше обходится лгущему. Молви, Мурги.

Царедворец обязан уметь многое из того, что простому смертному и не приснится никогда, например поклониться в ноги так, чтобы совместить глубокое почтение и несогласие, либо упрямство. А Мурги мог бы поучить подобному и самых ловких дворцовых шаркунов, поэтому он поклонился упрямо и принялся молвить, скромно и уверенно:

– Во-первых, погреба Вашего Величества таковы, что и богам не стыдно было бы на них постоянно облизываться. Во-вторых, я свой артикул знаю назубок, и делаю напиток самым строжайшим образом: помимо пряностей, приготовленных собственноручно Её Величеством – три четверти родниковой кипяченой воды и одна четверть вина. А вина-то – все как на подбор – слабейшие, сегодня, к примеру, «Белый Шёлк», такое и в полной своей густоте даже хрупкую девушку не опьянит.

– Ну и что? Выпить побольше – так и цуцырь свалится, было бы количество.

– Да, оно так, однако я не припомню, чтобы Ваше Величество осушили более двух кубков за вечер. А третьего дня Ваше Величество и первый-то оставили не пригубленным. И вчера был налит один, и тоже остался не допит.

– Разве? А что у нас было третьего дня, напоследок? Погоди… сам вспомню. А! Доклад о рождении внучки и тяжба между этими двумя дураками, Бурым и этим… Вспомнил. Ну, ладно тогда. Ты, Мурги, так и впредь держись, присматривай со стороны и – если что – немедленно докладывай, гнева моего и неудовольствия не боясь.

– Слушаюсь, Ваше Величество!

– Неужто закончились на сегодня заботы? Даже не верится! Глянь за дверь – нет ли кого еще?

Мурги проворно пристегнул пояс с мечом, выбежал из кабинета и тотчас вернулся.

– Пусто, Ваше Величество! Я приказал караульному сотнику, чтобы всех вестовых, буде они нагрянут, вели в кордегардию, а я заночую там, в соседних палатах, и меня тотчас же предупредят.

– Хорошо. И если что срочное – бегом ко мне, на пару с вестовым, лично доложишь.

– Слушаюсь, ваше Величество!

– Тогда так: посижу, обмякну, кубок допью. А ты пока – туда, а приемную и распорядись насчет герольда к государыне, насчет стражи сопровождения… Да какой-нибудь цветок, понаряднее… И что они там в травах этих находят? Кипарисы, понимаешь… Женщины – странный народ.

Мурги поклонился, на этот раз весело:

– Цветок уж готов, хотя сие и не совсем цветок. Согласно склонностям государыни, это кустик земляничной травы, с пятью спелыми ягодами меж листьев кустика того. Взращен безо всякой магии, стараниями садовника Вашего Величества, в полной тайне от посторонних. И если Ваше Величество одобрит…

– Конечно, одобрю. Совершенно верно, землянику она любит. Я бы и сам додумался, да видишь… Пелю кормил?

– Двух мышей уплел, в два проглота, Ваше Величество!

– Ну? Оказывается, кормили тебя, чего ж ты на пену-то исходишь? Спи, отдыхай, Пеля, доглядывай, а я попозже вернусь, может быть…

Жену император любил. Тот чахлый огонек страсти, который когда-то вспыхнул на миг между падким на удовольствия принцем-престолонаследником и юной герцогиней из очень хорошего рода, давным-давно увял, почти сразу же после свадьбы, но не погас вполне, а сохранился в добром сердце принцессы (Бедное её сердце! Сколько ран и ожогов перенесло оно впоследствии по милости августейшего супруга… – Прим. авт), будущей императрицы, сохранился и через многие, многие десятилетия, тихо, незаметно, исподволь добрался и до ледяного императорского сердца. Добрался и сумел отбить себе островок тепла посреди лютой зимы. Императрица ничего не понимала в государственных делах, но зато была достаточно умна, чтобы и не пытаться в них понимать, а тем паче – вмешиваться, влиять… Другое дело – дворцовые интриги: кто с кем дружит, враждует, любится, у кого несчастная любовь, у кого счастливая, по чьему злоумыслу наведена порча на ловчих птеров маркизы Люлли… О-о, здесь у императрицы не было равных в осведомленности и любопытстве… Иногда и сам император пользовался ее широчайшими познаниями в этой области.

Много лет живя подле своего грозного супруга, императрица сумела нащупать в нем слабые и даже какие-то положительные стороны; она по-прежнему боялась вспышек его внезапной ярости, но зато твердо знала: ее лично гнев императора не коснется. Бывало, и не раз бывало, что даже в тихий и уютный мирок ее маленького двора вторгалось всесокрушающее неудовольствие супруга: от меча или секиры дворцового палача слетали головы фрейлин, приживалок, стражников, Его Величество рычал, топал ногами и сыпал проклятьями, но… Всегда кончалось одинаково: засылаются к государыне герольды, либо канцлер, либо очередной любимчик… Теперь все чаще – старший сын, принц Токугари… Да, Его Величество хочет загладить вину, испрашивает прощения и, конечно же, немедленно его получает, ибо государыня вот уже сто с лишним лет глядит на своего государя влюбленными глазами… А слезы из них пусть проливаются втуне, прямо на сердце, но не бегут по щекам, словно у какой-нибудь купчихи, либо трактирщицы..

И всем этим, добротою и мягкостью, даже некоторою простоватостью своею, особо заметной в сравнении с ушлыми и деловитыми придворными красавицами, была императрица по сердцу своему государю и законному супругу. А еще она ему служила пробным камнем, на который, кстати сказать, можно было и опереться при случае. Безграничная императорская власть иногда становится похожа на дрессированного тургуна, хотя подобное чудо природы представить очень трудно: слушается, слушается, бежит, куда велено, вдруг – ам! – и сожрет своего седока одним глотком! Безграничная власть, вдобавок, бывает очень тупа, словно дрессированный цуцырь, хотя сие представить еще труднее: велено идти вперед – в стенку будет биться, расшибая вдребезги ее и себя, но не остановится … (Ни тургуны, ни цуцыри не поддаются дрессировке – Прим. авт.)